Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]
Оставалось испробовать себя на букинистическом фронте. Особой мудрости, как почему-то казалось Вячеславу Кузьмичу, это дело не требовало. Уважая во всем основательность, он приобрел четыре застекленных полированных шкафа, купил недоступные простому любителю ценники и горячо взялся за дело. Вскоре новоявленного библиофила знали чуть ли не во всех букинистических магазинах Москвы. Протасов предпочитал брать что подороже. Ему безумно импонировали толстые дореволюционные тома с золотым обрезом, благородно потертая кожа и узорное тиснение. Хватая все, что попадалось под руки, он обзавелся помпезными собраниями Пушкина, Байрона, Шиллера, торжественно водрузил на полки Элизе Реклю, «Мужчину и женщину», «Всемирную историю», «Живописную Россию».
Это было не столь уж и глупо, хотя подлинные редкости, конечно же, прошли мимо его совершенно дилетантского ока: первые выпуски «Евгения Онегина», сборники «Стрелец», раскрашенная вручную «Маркиза», скорпионовское издание Сведенборга. Войдя во вкус, Вячеслав Кузьмич вскоре решился расширить ассортимент закупок и стал, невзирая на иностранные названия (языками он не владел), чохом приобретать альбомы по искусству. Это дело понравилось ему даже пуще прежнего. Книги хоть и стоили соответствующе — триста, а то и четыреста рублей, зато выглядели как новенькие. С ними промаха никак не предвиделось. Сверкая глянцем суперов, пахучие и гладкие, словно пачки ассигнаций, они ласкали глаз завидным товарным видом.
На этой стадии своего усовершенствования директор гастрономического оазиса даже не подозревал, что существуют издания, стоимость которых превосходит самые смелые устремления. И не мудрено. В закупочных ценниках они не упоминались, а на прилавках если и возникали, то, по-видимому, не чаще, чем раз в десять лет. Таким образом, Протасов хоть и сумел обзавестись в рекордно короткие сроки роскошной, невзирая на некоторую односторонность, библиотекой, но главной проблемы никак не решил. К моменту ареста в его тайниках хранилось еще столько хрустящих вещественных доказательств, что ни на какое снисхождение суда рассчитывать не приходилось. Если, конечно, ОБХСС сумеет эти доказательства отыскать.
Обыск и вся обстановка ареста произвели на Вячеслава Кузьмича удручающее впечатление.
У следствия были все основания подозревать, что директор гастронома захочет кое-что припрятать у своей «подруги». В шкатулке, где Альбина хранила всевозможные браслеты и кольца, была найдена гемма, похожая на солитовскую, подробно описанную в ориентировке. На вопрос следователя, каким путем к ней попала столь необычная вещица, она назвала некоего Алексея, с которым познакомилась в конце лета. Знакомство завязалось на веселой пирушке, которую Протасов устроил по случаю постройки садового домика в товариществе «Столичный композитор». В том, что по сути совершенно посторонний человек мог сделать ей такой подарок, сама Альбина не находила ничего странного, но не захотела дать об Алексее более подробные сведения. Поскольку ожидаемого тайника с деньгами не обнаружилось, а других претензий к Альбине у ОБХСС не было, ее оставили в покое.
На другой день гемма вместе с протоколом об изъятии уже лежала у Люсина в сейфе.
— Я пригласил вас для очень серьезного разговора, Альбина Викторовна. Надеюсь, вы не откажетесь нам помочь? — начал Владимир Константинович, исподволь разглядывая сидевшую перед ним женщину. Ее смуглое, тонко очерченное личико олицетворяло полнейшую безмятежность. Лишь бисеринки пота на лбу и чуточку оттененной пушком верхней губе свидетельствовали о некотором напряжении.
— Пожалуйста. — Она поправила затейливую прическу.
— Вот и превосходно! — приветливо улыбнулся Люсин и энергично потер руки. Он и в самом деле находился в приподнятом настроении. И не только потому, что в деле, которое рисовалось абсолютно безнадежным, неожиданно обозначился перспективный след. — Меня, Альбина Викторовна, интересует все, что связано с этим камешком. — Лучась доброжелательностью, он убрал бумажную салфетку, скрывавшую гемму. — Узнаете, надеюсь?
— Конечно, — Альбина закинула ногу на ногу. — Все, что могла, я уже рассказала товарищам, которые… которые у меня были.
— У нас несколько разные задачи, у товарищей и у меня, так что не сочтите за труд повторить.
— Как вам будет угодно. — Альбина с видом оскорбленной добродетели вскинула голову. — Вас, конечно, интересуют интимные подробности?
— Все без исключения, вплоть до самых мельчайших!
— Не знаю даже, с чего начать… Может, уточните?
— Можно и так, если вам больше нравится. — Люсин привстал, чтобы захлопнуть форточку, откуда била морозная тугая струя. — Начнем с пикничка. Кстати, какого числа это было?
— Двадцать шестого августа. Я этот день очень даже хорошо запомнила.
— Почему, не скажете?
— С самого утра голова разболелась. Я вообще и ехать сперва не хотела, но Протасов уговорил.
— Перечислите, пожалуйста, всех, кто был с вами.
— Ну, Зуйков Геннадий Андреевич, который, значит, строил, еще районный архитектор Петров, потом шабашники, конечно, двое их было… И все, и больше, кажется, никого… Ах нет, еще композитор зашел, Витя Фролов.
— А этот ваш Алексей?
— Так ему и приезжать не надо было! — Альбина удивленно заморгала жирно подмазанными ресницами. — Он чуть не все лето в доме прожил вместо сторожа.
— И откуда же он такой взялся?
— Мало ли их увивалось, всяких, вокруг Протасова!
— И в самом деле… Только, сдается, он немножечко из другого теста. Вам не кажется? Мне так определенно нравится этот сторож, направо и налево раздаривающий античные геммы!
— Дорогая, должно быть, вещица! — Альбина не могла отвести взгляда от геммы. — Мне ее вернут, как считаете?.. Когда все закончится?
— Сомневаюсь, Альбина Викторовна, — Люсин устремил на нее долгий, испытующий взгляд. — Судите сами: камешек, которым вас столь щедро одарил по сути первый встречный, имеет самое непосредственное отношение к убийству.
— Вы шутите! — Альбина испуганно вскрикнула.
— Ничуть. Такими вещами вообще не шутят. Гемма принадлежала человеку, который был убит и ограблен поблизости от места вашей веселой пирушки. Она была вправлена в браслет, но кто-то — не исключено, что убийца, — счел нужным ее выковырять. Зачем? Надеюсь, у нас будет возможность задать такой вопрос непосредственному виновнику. Пока же я вынужден вновь спросить, Альбина Викторовна: как эта вещь очутилась у вас дома? Дело, как вы теперь могли убедиться, исключительно серьезное.
— Вот уж не было печали! — Альбина с неподдельным отчаянием всплеснула руками. — Я-то тут при чем?
— Сочувствую и понимаю, но ничего изменить не могу. Что сделано, то сделано. Ваш Алексей оказал вам очень дурную услугу, он просто-напросто подвел, я бы даже сказал, подставил вас… Будем выходить из положения вместе, Альбина Викторовна, я помогу. — Люсин демонстративно пощелкал по сеточке микрофона.
Альбина не нуждалась ни в чьей помощи. Все и так стояло перед глазами.
…Когда стало смеркаться, она зажгла керосиновую лампу — дом еще не успели подключить к линии, — и к смолистой свежести сосновых плачущих досок примешался тягучий привкус угара. Все вдруг заторопились и стали прощаться, неохотно отрываясь от струганых лавок.
Сначала, предварительно спровадив шабашников, отбыл строитель, осуществлявший прорабский надзор. Он был единственный, кто крепко стоял на ногах, и у него достало ума, прихватить с собой архитектора. Затем, пообещав вернуться к утру, распрощался со всеми Николай, которому предстояло доставить до дому композитора Витю. Додекафониста, сохранявшего благородную молчаливость, удалось усадить в машину ценой немалых усилий, вернее, запихнуть, потому что он упорно сопротивлялся, силясь вернуться назад.
Потом незаметно исчез Алеша, сославшись на какое-то дело в хозблоке, который в ударном порядке переоборудовали под сауну. Альбина накапала хозяину дома лекарства и помогла взобраться по винтовой лестнице на верхний этаж, а после присела у запотевшего окошка, залитого непроглядной вечерней синькой. Погрустив в одиночестве, она с неохотой принялась убирать со стола. А вот что случилось потом, ей никак не удавалось вспомнить. Вернее, не что, а где, ибо она мысленно путалась в расположении дачных комнат. Кажется, это произошло возле лестницы в коридоре, куда она зачем-то заглянула по дороге в кухню. Даже половица не скрипнула, когда Алексей бесшумной тенью вынырнул у нее за спиной. Она враз ослабла и покорно дала себя увести. Уж очень боялась наделать лишнего шума. А вот в какой момент
Алексей вложил ей в кулачок свой камешек и какие глупости при этом нашептывал, она позабыла. Вот, собственно, и все, что она могла сообщить.
— Если, как вы говорите, Алексей жил в хозблоке почти все лето, исполняя роль сторожа, то шабашники — Зубков этот, а возможно, и композитор Фролов могли с ним как-то общаться? Так ведь?
